воспринимают или признают все. Есть и другие способы осмысления окружающих нас условий и действия в соответствии с ними, и многие из них были придуманы теми, кто нашел выход из безвыходной ситуации[86].
ИСТОРИЯ, КОТОРУЮ НАМ РАССКАЗЫВАЮТ – СВОБОДА ОТ + СВОБОДА НА – ТАЛАНТЛИВЫЕ И СМЕЛЫЕ – ТЕМНЫЕ КОМНАТЫ – КВИР-УРОКИ – ВСЕГДА ВОПРОС ВЛАСТИ – У МОЕГО ТЕЛА НЕТ НИЧЕГО ОБЩЕГО С ТВОИМ – ПРАВДИВЫХ ИСТОРИЙ НЕ СУЩЕСТВУЕТ – МИФ О СВОБОДЕ – ДРУГОЕ НАСТОЯЩЕЕ
Несколько лет назад, выходя из метро на станции Астор-Плейс, я оказалась на «Параде Шлюх» в Ист-Виллидж на Манхэттене. Вообще говоря, зрелище было потрясающим. И всё же я то и дело вспоминаю, что первым, что я увидела на улице, была группа молодых женщин с наклейками на сосках, в джинсах с низкой посадкой и с баннером: «У МОЕГО ТЕЛА НЕТ НИЧЕГО ОБЩЕГО С ТВОИМ». Хотя этот слоган и не был новым, в данном контексте он казался настолько неверным, что был почти комичным. Во-первых, для того, чтобы удержать баннер, нужно было как минимум пять женщин, поэтому пять тел объединились, чтобы сообщить, что тела не имеют ничего общего друг с другом. Кроме того, заявление было сделано на марше, цель которого – показать, как одни тела связаны с другими, посредством публичного скопления скудно одетой плоти, способной привлечь внимание и остановить дорожное движение. Я понимала, что «твое тело» с плаката – это тело воображаемого врага или злоумышленника, но, учитывая, что любой прочитавший его, вероятно, принимал лозунг на свой счет, плакат производил странный эффект: втягивал вас в диалог только ради того, чтобы доказать вашу нерелевантность… В связи с ним я не без грусти вспомнила о самом сексе, где активность, якобы направленная на «сближение» двух или более тел, мерцает и гаснет в драме тел, утверждающих свою независимость или отчужденность друг от друга.
Этот плакат также отражал парадокс, лежащий в основе сексуальной свободы. С одной стороны, логично думать о сексуальной свободе, как это делают Джанет Якобсен и Энн Пеллегрини в книге «Любовь к греху: сексуальное регулирование и пределы религиозной терпимости», как о «свободе выстраивать человеческие отношения», другими словами, как о свободе делать что-то, создавать что-то, быть чем-то вместе. С другой стороны, стоит отметить тот факт, что в Соединенных Штатах многие из наших основных и заработанных тяжелым трудом сексуальных свобод (например, право на контрацепцию, право на аборт или право на содомию) юридически зависят от принципов индивидуальной свободы, вытекающей из «права на неприкосновенность частной жизни», кое-как собранного из конституционных поправок и подкрепленного судебными делами, в которых очень ограниченно представлены защищаемые отношения (например, супружеская пара, «женщина и ее врач», «однополая пара»). Эта головоломка заставила многих задуматься о том, насколько иной могла бы быть наша концепция сексуальной свободы, если бы этиология дел Грисвольда против Коннектикута, Роу против Уэйда и Лоуренса против Техаса[87] основывалась на разных правовых принципах (если когда-нибудь решения по этим делам будут отменены, мы, может быть, и узнаем)[88].
Конфликт между разными представлениями о сексуальной свободе – как о чем-то, чем мы обладаем или стремимся обладать как индивиды, и о чем-то, что мы создаем и проживаем вместе, – приводит нас к самой сути «культуры согласия» и связанному с ней недовольству. Многие отметили иронию ситуации: культура взаимного согласия в университете – с рассуждениями об индивидуальной автономии, правах, разрешениях и договорах – расцвела одновременно с академическим разгромом обладающего правами, автономного либерального субъекта и одновременным торжеством таких понятий, как пористость, взаимозависимость, взаимопроникновение, «транскорпоральность», уязвимость и интерсубъективность. Австралийская феминистка Астрида Нейманис обращает внимание на этот феномен: «Я недавно думала о парадоксе, с которым сталкиваюсь как феминистка, отстаивая и автономию телесности („наши тела, мы сами“; „уберите свои законы от моего тела“ и так далее), и неизбежную уязвимость и совместную телесность, подчеркнутую транскорпоральностью. Изучение этих парадоксов – серьезный повод для размышлений о том, какой может быть телесность и какое влияние она может оказывать». Это интересная мысль: поскольку современная культура согласия выстроена на либеральной теории договора и либеральных индивидах, которые ее реализуют, она всегда будет находиться в противоречии с желанием подчеркнуть нашу переплетенность и бесчисленные, неуправляемые и часто незаметные формы субъектности, проявляющиеся в любой момент, вплоть до клеточного уровня.
Если Фуко и научил нас чему-нибудь, так это тому, что дискурс о сексе играет значительную роль в формировании нашего к нему отношения (также, в своем анализе «репрессивной гипотезы» викторианской эпохи он продемонстрировал, что люди, в особенности, противники секса, могут испытывать огромное либидинальное удовольствие, подавляя или демонизируя его). В таком случае важно изучить, какой секс, например, производит или должна производить модель «активного согласия». Как пишет исследовательница Таня Серизье в статье «Сексуально ли согласие?»: «Оптимистичная модель согласия… предполагает, что модель вербального договора является лучшим – или даже единственным – способом заниматься хорошим сексом, что неявно обесценивает другие сексуальные практики или формы сексуального взаимодействия… Утверждение, что такой вид взаимного согласия является моделью как этического, так и интуитивного секса, предполагает, что что-то не так с людьми, которые не ведут себя подобным образом». Это не значит, что мы непременно должны отказаться от этой модели. Это просто означает, что ради общего блага нам следует оставаться максимально внимательными к тому, как она работает и к любым непредвиденным последствиям.
В ходе размышлений о согласии, многие называют БДСМ той субкультурой, которая может многому научить людей, которые не привыкли признаваться в своих желаниях и склонностях. На мой взгляд, уроки, которые нам может преподать БДСМ, связаны не столько с договором или использованием стоп-слов как таковых (многие практикующие БДСМ скажут вам, что границы не всегда работают так, как было заявлено), сколько с отношением к согласию как к порталу, который позволяет приступить к настоящей работе желания. (Обычно вы не просто «соглашаетесь» на порку и связывание или на то, чтобы ваши эрогенные зоны искололи иглами, вы этого хотите, вы просите об этом, вы договариваетесь об этом. Именно ваше желание, а не покорность или отговорка, придуманная задним числом, – движущая сила процесса; довольно часто именно принимающая сторона должна знать, чего хочет.) Браун исследует проблему следующим образом:
Поскольку «согласие» – столь важный термин в дебатах о сексуальности и порнографии среди феминисток, я хочу уточнить, что в некоторых ситуациях согласие имеет значение именно потому, что подчеркивает отношения подчинения. Тем не менее оно часто используется – на мой взгляд, неудачно – для легитимации действий в
